Червленый Яр в XIV в.

Первые сообщения о Червленом Яре

Историки, специально занимавшиеся Червленым Яром, считали, что первое сообщение о нем относится к середине XII в. Однако первые достоверные упоминания о Червленом Яре появились лишь в XIV в. Правда, по ним ретроспективно устанавливается наличие этого объекта в конце XIII, но все же не в XII в.

Версия о существовании Червленого Яра в XII в. основана на сообщении Никоновской летописи под 1148 г.: при очередной княжеской усобице князь Глеб Юрьевич (сын Юрия Долгорукого) пошел от Переяславля через Курск «к Резани, и быв во градех Черленаго Яру и на Велицей Вороне», пошел оттуда к Новгороду-Северскому (183, т. 9, с. 177). Под Великой Вороной здесь надо понимать, по мнению большинства исследователей, нынешнюю реку Ворону – приток Хопра, потому что, во-первых, других рек с подходящими названиями нет, а во-вторых, как увидим ниже, более поздние сообщения тоже связывают Червленый Яр с бассейном Хопра. Лишь тамбовский историк-краевед П. Н. Черменский полагает, что Великая Ворона – это древнее название Хопра, а не нынешней Вороны (249, с. 13 – 14), но ниже мы покажем, что достаточных оснований для такого предположения нет.

Независимо от того, где локализуется Червленый Яр – на Хопре или на Вороне, именно это сообщение почти все исследователи поняли как свидетельство того, что «грады Черленаго Яру» принадлежали Рязанскому княжеству, которое, следовательно, в середине XII в. простиралось на юго-восток до Хопра. Однако А. Н. Насонов справедливо обратил внимание на то, что в более ранних летописях – Лаврентьевской, Ипатьевской – при описании тех же событий нет упоминания о Червленом Яре и что трудно понять, зачем Глебу Юрьевичу могло понадобиться посещать местность, находящуюся очень далеко от района усобицы и, по-видимому, вообще за пределами восточнославянских княжеств XII в. (67, с. 53; 160, с. 197, 213 – 215). Затем из исследования А. Г. Кузьмина стало ясно, что это сообщение относится к серии фальсификаций, попавших в Никоновскую летопись из какого-то не дошедшего до нас источника рязанского происхождения, возможно, из местной летописи. Все эти фальсификации имели одну цель: приписать Рязанскому княжеству такие районы и города, которые ему не принадлежали (120, с. 91 – 93). Привлечение рязанских источников и повышенное внимание к ним вообще характерны для Никоновской летописи, составленной в 1520-х гг. под руководством митрополита Даниила, рязанца по происхождению (103, с. 101 – 103).

Кстати, по той же Никоновской летописи, немного позже, в 1155 г. «приходиша татарове в Рязань на Хапорть, и много зла сотвориша» (183, т. 9, с. 205). Под Хапортью тут можно понимать только Хопер – другого похожего названия ни «в Рязани», ни где-либо поблизости нет. Упоминание о татарах более чем за полстолетия до появления монголов на Руси сразу выдает грубейшую фальсификацию, не говоря уже о том, что и этого сообщения, разумеется, тоже нет в более ранних летописях. Но ясно, что авторам текста очень хотелось представить бассейн Хопра как исконную территорию Рязанского княжества.

Очевидно, сообщение Никоновской летописи о Червленом Яре под 1148 г. следует считать недостоверным. Это не значит, что объект под таким названием не мог существовать в 1148 г., но доказывать его существование надо не с помощью сообщения Никоновской летописи, а как-то иначе. К этому вопросу мы еще вернемся. Перейдем к рассмотрению достоверных сообщений.

В 1330 г. в Костроме состоялся собор (съезд епископов), который избрал нового суздальского епископа и попутно заставил присутствовавшего там сарайского епископа Софонию дать рязанскому епископу Григорию письменное обязательство: «. . .пред господином моим преосвященным – Феогностом митрополитом всея Руси и пред братиею своею епископы Онтонием Ростовским и Даниилом Суздальским отселе потом не вступатися в передел Рязанской по Великую Ворону; а оже вступлюси, осужден буду каноны». Список грамоты найден в рязанских архивах и издан (215, с. 21). Дату собора, в грамоте указанную неточно, воронежский историк-краевед С. Н. Введенский, автор наиболее серьезного специального исследования о Червленом Яре, выяснил путем сравнительного анализа многих дополнительных источников (34, с. 358 – 362).

Из текста видно, что имел место спор между Рязанской и Са-райской епархиями о каком-то «переделе» (пределе, территории), ограниченном с одном стороны рекой Великой Вороной. Митрополит (в то время глава восточнославянской православной церкви, подчинявшейся константинопольскому патриарху) решил спор в пользу Рязанской епархии. Епархии могли спорить о территории, имевшей православное население, с которого церковь получала определенные доходы. В данном случае это было немалое население – не какие-нибудь один-два церковных прихода, а значительно больше, судя по тому что понадобилось доводить дело до митрополита всея Руси и даже до собора.

Несколько слов о Сарайской епархии и сарайских епископах. Епархия была основана в 1261 г. Официально она должна была обслуживать всех православных христиан, в том числе и крещеных татар, на территории Золотоордынского государства за пределами восточнославянских княжеств. Неофициально сарайские епископы имели и другие функции – были и дипломатическими представителями владимирских, а затем московских великих князей при ханах, и миссионерами, занимавшимися пропагандой византийского православного христианства. Они выступали и как представители константинопольских императоров и патриархов. В их задачу входила и борьба против христиан иных толков, которых в Орде было тоже немало, особенно против основанного в Сарае в 1315 г. католического епископства. Конечно православные сарайские епископы выполняли и обязанности резидентов военной разведки православных великих князей и императоров, точно так же как католические занимались тем же в пользу польских королей, ливонских немецких рыцарей, итальянских колоний в Причерноморье и т. д. вплоть до папы римского. Вряд ли мы будем далеки от истины, предположив, что именно последняя функция сарайских епископов была фактически главной, ради которой великим князьям и императорам стоило содержать Сарайскую епархию.

В 1334 г. тот же митрополит Феогност поставил на сарайскую епископскую кафедру вместо Софонии нового епископа Афанасия. Несколько лет спустя последний возобновил спор с Рязанской епархией о территории близ реки Великой Вороны. О ходе спора и его результатах можно судить по сохранившейся грамоте митрополита, завершающей тяжбу. Она опубликована несколько раз (3, т. 1, с. 1 – 2; 6, т. 3, с. 340 – 342; 171, т. 6, стб. 163 – 166). Даты она не имеет, издатели и другие исследователи датировали ее по-разному. С. Н. Введенский наиболее убедительно относит ее примерно к середине 1340-х гг.

Грамота Феогноста адресована всему православно-христианскому населению спорной территории. Она начинается обращением: «Благословение Феогноста, митрополита всея Руси, к детем моим, к баскакам и к сотникам, и к игуменом и попом, и ко всем крестьяном Червленого Яру, и ко всем городом, по Великую Ворону». Далее сказано, что, поскольку «многажды речи и мятеж был, промеж двема владыками (епископами. – А.Ш.), рязаньским и сарайским, про передел тот», Феогност посылал в Червленый Яр своего игумена для расследования дела на месте. Игумен высказался в пользу Сарайской епархии, и Феогност выдал сарайскому епископу Афанасию соответствующую грамоту (ее текст не приводится, она не сохранилась). Но затем рязанский епископ опротестовал ее, ссылаясь на более ранние грамоты митрополитов Максима и Петра (тоже не сохранившиеся и не датированные), решавших спор в пользу Рязанской епархии. Поэтому Феогност пересмотрел свое мнение и постановил передать Червленый Яр в распоряжение рязанского епископа, «ать ведает передел тот весь, по Великую Ворону».

Из этой грамоты видно, что речь идет о той самой территории, от которой в 1330 г. на костромском соборе отказался сарайский епископ Софония, хотя тогда ее название не было упомянуто. Выясняется, что спор начался еще при митрополите Максиме и продолжался при митрополите Петре, предшественнике Феогноста. Максим был митрополитом с 1283 по 1305 г. Значит, уже тогда между сарайскими и рязанскими епископами шла тяжба о Червленом Яре. Ясно, что православное население должно было появиться в этом районе еще раньше, ибо затевать крупную тяжбу и привлекать к делу митрополита можно было лишь после того, как это население успело стать достаточно многочисленным. Следовательно, эта группа православного населения появилась здесь вряд ли позже чем в 1280-х гг., а могла существовать и раньше.

Ряд деталей текста свидетельствует о немалых размерах и значительном населении района. Баскаки – это золотоордынские администраторы довольно высокого ранга. На Руси их назначали обычно по одному на удельное княжество средней величины. А здесь они упомянуты во множественном числе, из чего видно, что их было не меньше двух. Во множественном числе упомянуты и «города», и «игумены», а следовательно, и монастыри.

Бросается в глаза и то, что в числе православных христиан, которых Феогност назвал своими «детьми», на первом месте фигурируют баскаки – несомненно золотоордынские татары, и достаточно знатные для занятия таких должностей. Это неудивительно. В то время среди золотоордынских татар было много православных христиан, равно как и представителей других религий – результат веротерпимости первых монгольских ханов Золотой Орды. И хотя в 1312 г. хан Узбек объявил государственной религией ислам, но по крайней мере до конца XIV в. это могло привести лишь к созданию мусульманской правящей верхушки государства и к постепенному вытеснению немусульман из Сарая и его ближайших окрестностей, да и то не полностью, о чем свидетельствует, в частности, сохранение Сарайской епархии не только в XIV, но и в следующем столетии. Поэтому на периферии центральной, собственно татарской части Золотоордынского государства, где находился Червленый Яр, в середине XIV в. не вызывает удивления существование православных татар даже на должностях баскаков. Их пребывание именно на этих должностях довольно определенно говорит о том, что среди всего населения Червленого Яра преобладали православные христиане и, по-видимому, православные татары. С. Н. Введенский логично считал, что притязания сарайских епископов на Червленый Яр формально обосновывались именно наличием там большого количества православных татар, обслуживание которых было, как уже сказано, официальной обязанностью сарайской епископской кафедры (34, с. 357, 373 – 374).

Однако в Червленом Яру имелись и православные русские, о чем свидетельствуют претензии рязанских епископов, поддержанные митрополитами. О наличии славянского населения говорят и географические названия Великая Ворона и Червленый Яр (из чего, впрочем, не следует, что они не имели одновременно и тюркских названий – явление обычное в районах со смешанным, разноязычным населением). Архаическая форма второго названия – именно Червленый Яр, а не Красный Яр (по-русски) и не Червонный Яр (по-украински) – позволяет думать, что название появилось еще до разделения восточнославянского языка на русский, украинский и белорусский, а так как это разделение происходило в основном в XIV – V вв., то весьма вероятно, что название существовало в форме Червленый Яр еще при митрополите Максиме в конце XIII в., когда началась тяжба между епархиями, а может быть, и раньше.

В 1353 г. новым митрополитом всея Руси стал Алексей. Тот же сарайский епископ Афанасий немедленно возобновил старую тяжбу о Червленом Яре. Но Алексей в отличие от своего предшественника Феогноста не стал вновь расследовать дело, а прореагировал быстро и решительно: направил червленоярцам грамоту, аналогичную грамоте Феогноста, отклоняющую претензии Афанасия и подтверждающую принадлежность Червленого Яра Рязанской епархии. Эту грамоту, тоже не имеющую даты, одни исследователи датировали 1360-ми гг., другие – 1350-ми (3, т. 1, с. 3 – 4; 6, т. 3, с. 342 – 344; 34, с. 368 – 369; 171, ч. 1, стб. 167 – 172; 185, с. 30). Вторая датировка не только более обоснованна, но может быть и уточнена. Алексей лишь в 1354 г. вернулся в Москву из Константинополя, куда ездил на церемонию поставле-ния в митрополиты, а в 1356 г., если не в конце 1355-го, он уже успел поставить на Сарайскую епархию нового епископа Ивана, причем это было сделано уже после написания грамоты, в которой упомянут еще Афанасий (183, т. 8, с. 10, т. 10, с. 227 – 228, т. 15, 2-е изд., стб. 64, т. 18, с. 99, т. 25, с. 180, т. 30, с. 111, т. 34, с. 113). Таким образом, грамота написана, вероятно, в 1355 или в конце 1354 г.

Грамота Алексея отличается от грамоты Феогноста деталями. Обращение: «Благословленье Алексиа, митрополита всея Руси, к всем крестьянам (по другому списку – христианы), обретающимся в пределе Червленого Яру и по караулом возле Хопор, до Дону, попом и дьяконом, и к баскакам, и к сотником, и к бояром». Далее следует пространное нравоучение в духе первых веков восточнославянского христианства, где, в числе прочего, имеются слова: «Такоже и подана власть владыце вашему (рязанскому епископу. – А. Ш.); вы как его слов не принимаете, но странных пастухов принимаете». Затем подтверждается содержание грамот Максима, Петра и Феогноста «о том же переделе, по Великую Ворону, возле Хопор, до Дону, по караулам». Сообщается, что сарайский епископ Афанасий, возобновивший старую тяжбу, за это «по-кажнен от митрополита», что ему отныне «несть власти в том переделе» и что «ныне послал есмь к вам владыку рязанского Василья (по другому списку – Васиана) с грамотою своею: и вы поминайте его, а пошлину церковную дайте (по другому списку – давайте) ему по обычаю».

Слова насчет епископа Афанасия подтверждают нашу датировку грамоты: Алексей при написании грамоты, очевидно, лишил Афанасия власти только «в том переделе», т. е. в Червленом Яру, но не во всей Сарайской епархии; иначе говоря, за попытку возобновить тяжбу Афанасий вначале отделался лишь выговором («покажнением»). Его полное удаление из этой епархии в 1356 г. произошло, стало быть, уже после написания грамоты, было оформлено какими-то другими документами, до нас не дошедшими, и мотивировалось как-то иначе. Не исключено, что Афанасий и после выговора не прекратил поползновений на Червленый Яр, чем и вынудил Алексея ужесточить «покажнение» (34, с. 369).

Из текста видно, что сами червленоярцы предпочитали подчиняться Сарайской епархии. По-видимому, они уже начали, не дожидаясь митрополичьего решения, платить «пошлину» в Сарай, а не в Переславль-Рязанский (нынешний г. Рязань), а сарайский епископ начал заменять рязанских священников сарайскими – «странными пастухами» (не татарами ли по происхождению?). С. Н. Введенский полагал, что червленоярцы заняли просарайскую позицию «ввиду больших ли удобств сообщения, или по каким-нибудь иным причинам» (34, с. 371). Думаем, что если имелись «иные причины», то среди них не последнюю роль играл большой процент православных татар.

Если по грамоте Феогноста местоположение Червленого Яра определялось довольно неясно, где-то в районе Великой Вороны, то из грамоты Алексея видно, что Червленый Яр – обширный район, ограниченный с востока Вороной и нижним течением Хопра от устья Вороны до Дона (см. карту). Если даже имеется в виду не вся Ворона, а лишь ее нижняя часть, текущая в меридиональном направлении, то общая длина границы Червленого Яра по Хопру и Вороне составляла вряд ли менее 300 км. А формулировка «передел по Великую Ворону» показывает, что речь идет не только о правых берегах обеих рек, но и о какой-то глубинной части хоперско-донского междуречья к западу от этих рек.

Поскольку в грамоте Алексея упомянуты одновременно и Хопер, и Великая Ворона, ясно, что по крайней мере в данное время, в 1350-х гг., Хопер назывался Хопром, а Великой Вороной могла называться только нынешняя Ворона. Следовательно, упомянутая выше гипотеза П. Н. Черменского о том, что Великой Вороной назывался Хопер, может относиться только к более ранним упоминаниям о Великой Вороне в грамотах Софонии и Феогноста. Можно было бы допустить, что сначала Великой Вороной называлась река, состоящая из нынешней Вороны и части нынешнего Хопра ниже устья Вороны, а Хопром – лишь часть нынешнего Хопра от истока до устья Вороны, впоследствии же участок реки ниже слияния обеих рек переименовали из Великой Вороны в Хопер – такие изменения названий рек вообще известны. Но в данном случае надо еще доказать, что именно такая возможность осуществилась.

П. Н. Черменский предполагает, что Хопер и в 1350-х гг. еще продолжал именоваться Великой Вороной, а упоминание о Хопре в грамоте Алексея относится не к нынешней реке Хопер, а к какому-то урочищу на этой реке, название которого лишь впоследствии распространилось и на реку (249, с. 13 – 14). Но это опять-таки недоказанная гипотеза. П. Н. Черменский пытается обосновать ее тем, что Хопер дважды упомянут в летописях как место, где происходили битвы в 1155 и 1400 гг., а места битв, по его мнению, всегда именовались по поселениям, урочищам или иным практически точечным объектам, а не по названиям рек. Но, во-первых, такой закономерности в названиях битв не существует, известно сколько угодно сражений, названных именно по рекам (например, в том же XIV в. в Восточной Европе – на Пьяне, на Воже, на Кундурче, на Ворскле и т. д., да и Куликовская битва часто упоминается как битва на Дону). Во-вторых, из двух упоминаемых П. Н. Черменским битв на Хопре одна вымышленная, реконструированная по упомянутому фальсифицированному сообщению Никоновской летописи под 1155 г., а во втором случае речь идет не о конкретной битве, а о военных действиях вообще в значительном районе (это сообщение 1400 г. мы еще рассмотрим ниже).

Перемену названия реки П. Н. Черменский объясняет тем, что древнее славянское название реки – Великая Ворона – было заменено более новым тюркским – Хопер, после того как в конце XIV в. русское население ушло из этого района. Но ниже мы покажем, что русское население отсюда не ушло. Название же Хопер не происходит ни из славянских, ни из тюркских языков и является, скорее всего, финно-угорским, восходящим к финноязычному населению, родственному позднейшей мордве, жившему в бассейне Хопра еще до прихода сюда тюркоязычных народов (105).

Наконец, П. Н. Черменский пытается доказать, что Великая Ворона и просто Ворона – разные реки, в источниках неотождествляемые. На самом же деле по нескольким упоминаниям в документах XVI – XVII вв. видно лишь то, что в XVI в. одновременно употреблялись переходное название Большая Ворона и просто Ворона, а позже осталось только последнее (249, с. 14).

Общие замечания о Червленом Яре в первой половине XIV в.

Мы рассмотрели содержание источников середины XIV в. о Червленом Яре, воспринимаемое непосредственно, так сказать, невооруженным глазом. Но при более тщательном сравнении обеих митрополичьих грамот и при рассмотрении их на более широком историческом фоне можно заметить еще многое.

Почему сарайские епископы в течение полустолетия, если не дольше, с таким упорством претендовали на Червленый Яр, несмотря на явно отрицательное отношение митрополитов к их претензиям? Конечно, большую роль играла личная заинтересованность епископов в увеличении своих доходов, но только ли в этом было дело? Ведь эти епископы не могли не видеть, что рискуют потерять по меньшей мере должность, а то и сан. Можно согласиться с С. Н. Введенским, что на сарайских епископов оказывали определенное давление ханы.

Действительно, еще в 1312 г. митрополит Петр лишил сана сарайского епископа Измаила. О причинах наказания источники умалчивают. Но можно подозревать, что этот епископ был вообще слишком близок к ханам и осуществлял их политику. Дело в том, что еще ранее, в 1296 г. Измаил на специальном съезде во Владимире вместе с ханским послом мирил перессорившихся между собой князей, выступая в роли представителя ханской власти (описано во многих летописях, начиная с Лаврентьевской: 183, т. 1, стб. 528). Поскольку митрополит Петр лишил его сана, когда уже шла тяжба из-за Червленого Яра, начатая еще при митрополите Максиме, С. Н. Введенский не без оснований предположил, что епископ был наказан именно в связи с этой тяжбой. По церковным правилам за вторжение епископа в чужую епархию полагалось как раз лишение сана (34, с. 358, 377 – 379). Именно это самое позже имел в виду Софония, когда писал, что «осужден буду каноны».

Возобновление тяжбы в 1330 г. епископом Софонией совпадает по времени с получением им какого-то крупного пожалования от хана Узбека, который «даде ему вся по прошению его, и никто же его ничим же да не обидит» (183, т. 10, с. 203). Это очень похоже на прямой подкуп епископа.

Следующее возобновление тяжбы епископом Афанасием, поставленным в 1334 г., могло стать возможным лишь после того, как рязанский епископ Григорий, получивший в 1330 г. отказ Софонии от Червленого Яра, был заменен новым епископом, который впервые упомянут в 1343 г. и был поставлен, вероятно, несколько ранее. Логично связать это возобновление спора с поездкой самого митрополита Феогноста в Сарай в 1341 – 1342 гг., сразу после того как новым ханом стал Джанибек. Возможно, что первая, не дошедшая до нас грамота Феогноста о передаче Червленого Яра Сарайской епархии была оформлена прямо в Сарае, без согласования с Москвой и с Переславлем-Рязанским. Но даже в этом случае выглядит достаточно неправдоподобным объяснение самого Феогноста, содержащееся в его грамоте, что он стал жертвой обмана и якобы не знал ни прежних грамот Максима и Петра, ни письменного отказа Софонии от Червленого Яра. Ведь Софония писал этот отказ, как прямо сказано, «пред митрополитом», явно по прямому приказанию самого Феогноста. С. Н. Введенский тут, по нашему мнению, напрасно попытался оправдать Феогноста, придумав сложную версию, что будто Феогност, будучи приезжим греком, мог в самом деле не знать грамот Максима и Петра и что на костромском соборе он якобы мог только открыть собор, подписать подготовленные заранее документы и уехать, не участвуя лично в разборе дела сарайского епископа (34, с. 360). Феогност мог конечно, не знать всего архива своих предшественников, но уж дела, касающиеся Сарайской епархии, он, уезжая в Сарай, должен был знать досконально. А церковные соборы происходили не каждый год, были чрезвычайными событиями, и вряд ли митрополит всея Руси, специально приехавший на такой собор в Кострому, мог не отнестись с должной серьезностью к разбиравшимся там вопросам. Гораздо легче представить себе, что в Сарае не только на епископа Афанасия и на игумена, посланного Феогностом в Червленый Яр, но и на самого Феогноста мог оказать давление любыми средствами сам хан Джанибек.

Вторая попытка Афанасия возобновить тяжбу сразу после возвращения митрополита Алексея из Константинополя в 1354 г. тоже трудно объяснима без давления со стороны хана. Афанасий явно должен был понимать, что вторая попытка будет столь же безуспешной, как и первая. Тем более это можно сказать о его третьей попытке, если верно, что она была предпринята и что именно из-за нее Алексей в 1356 г. удалил Афанасия из Сарая.

Если допустить возможность такого постоянного давления ханов на сарайских епископов, а при случае и на митрополита, то легко представить и неизбежность противоположного давления со стороны великих князей владимирских, а затем московских, равно как и со стороны византийских императоров и патриархов. Тогда становятся понятными и постоянные решения спора в пользу Рязанской епархии, и «покажнения» недисциплинированных епископов. Становится понятной и быстрая перемена решения Феогностом: тут должен был подействовать не только и не столько протест рязанского епископа, сколько, вероятно, окрик великого князя Семена Гордого, как только Феогност в 1342 г. вернулся из Сарая в Москву.

Но если действительно в тяжбе из-за Червленого Яра за спинами рязанских и сарайских епископов стояли, с одной стороны, митрополиты и патриархи, великие князья и императоры, а с другой – сарайские ханы, то надо допустить, что Червленый Яр был достаточно значительным объектом. Он должен был быть даже настолько значителен, что золотоордынские ханы в зените их могущества (Узбек, Джанибек), имевшие, казалось бы, полную возможность просто смести Червленый Яр с лица земли, отнюдь не делали этого, но были вынуждены вести из-за него хитрую дипломатическую игру, чаще проигрывали ее, чем выигрывали и в конце концов в 1355 г. проиграли окончательно (после грамоты Алексея спор уже не возобновлялся).

Нетрудно понять причины столь широкой известности Червленого Яра и такой заинтересованности в нем. Группа православно-христианского населения, находившаяся на прямой дороге между Москвой и Сараем, но ближе к Сараю, чем к Москве, на окраине центральной части Золотоордынского государства, была очень удобной базой как для русской военной разведки, так и для православно-христианской миссионерской деятельности. Хотя для этих же целей использовалась, как уже сказано, и сарайская епископская кафедра, но она находилась в ханской столице под полным контролем ханов и могла действовать только сугубо легальными средствами, в то время как более деликатные мероприятия было удобнее проводить через Червленый Яр, подчиненный по церковной линии Москве прямо через Переславль-Рязанский, минуя Сарай. Конечно, ханы понимали все это не хуже, чем великие князья, но они должны были учитывать и другую сторону дела: червленоярцы составляли, видимо, заметную часть населения центрального района государства, служили в ханских войсках, платили подати, занимали стратегически важный район, вследствие чего простое уничтожение этой группы населения было бы не самым выгодным для ханов решением вопроса. Тем более, что хотя Орда, как уже сказано, находилась в зените своего могущества, но под внешним блеском правления Узбека и Джанибека уже назревал кризис – росли центробежные силы на окраинах Золотой Орды, экономически более развитых, чем центр государства, страна была истощена затяжными войнами в Азербайджане, устраивать массовые внутренние репрессии было несвоевременно, особенно в северных областях, служивших тылом и базой для пополнения и снабжения войск, действовавших на юге. Отсюда попытки ханов решить вопрос церковно-дипломатическим путем.

Среди политических сил, заинтересованных в судьбе Червленого Яра, мы не упомянули рязанских князей, хотя все авторы, изучавшие этот вопрос, именно их выдвигали на передний план, считая Червленый Яр окраиной Рязанского княжества. Тут все исследователи оказались под влиянием упомянутых недостоверных сообщений Никоновской летописи под 1148 и 1155 гг. Придавали чрезмерное значение и церковному правилу, согласно которому границы епархий должны были совпадать с границами княжеств. На самом деле это правило нигде и никогда точно не соблюдалось и не могло соблюдаться, так как удельных княжеств было больше, чем епархий, их количество росло и границы менялись быстрее, чем границы епархий.

В действительности Рязанское княжество, по всем имеющимся сведениям, никогда не было столь сильным, чтобы простирать свою власть до Хопра и Вороны. Ниже мы покажем, что в конце XIV и начале XV в. в Верхнем Подонье выше устья Воронежа существовало Елецкое княжество, отделявшее рязанские земли от территории Червленого Яра. Лишь позже, не ранее чем на рубеже XV – XVI вв., за два десятилетия до ликвидации Рязанского княжества (1520 г.), рязанская колонизация дошла до района устья Воронежа, откуда до Хопра и Вороны оставалось еще от 200 до 300 км. Точнее, в бассейне речки Усмани, впадающей слева в Воронеж несколько выше нынешнего города Воронежа, в 1501 г. рязанская великая княгиня Анна пожаловала землю одному своему подданному, причем из обстоятельств дела видно, что княгиня специально организовала заселение этого района, который хотя и имел уже какое-то русское население, но под рязанскую власть попал, видимо, недавно (37, с. 168 – 169). На той же территории упоминаются какие-то рязанцы и в 1514 г. (170, т. 95, с. 90 – 92). Однако официальная граница Рязанского княжества в то время находилась, по-видимому, значительно севернее, на речке Рясе, в 190 км выше устья Воронежа, судя по тому, что только до этого места рязанский эскорт сопровождал турецкого посла, ехавшего из Москвы через территорию княжества в 1502 г. (139, с. 14).

Характерно, что в перечне адресатов грамот Феогноста и Алексея нет ни каких-либо администраторов рязанского князя, ни вассальных этому князю феодалов. Алексей, правда, упомянул каких-то бояр, о которых мы еще выскажем некоторые соображения ниже, но ниоткуда не видно, что они были именно рязанскими. Зато в обеих грамотах фигурируют баскаки, что при отсутствии упоминаний о князе довольно определенно свидетельствует о прямом подчинении Червленого Яра непосредственно хану.

Из сказанного не следует, что в середине XIV в. рязанские князья не имели вовсе никаких интересов Червленом Яру. Но главную роль в событиях играли, очевидно, не они, а значительно более крупные фигуры.

Интересны некоторые на первый взгляд несущественные различия между грамотами Феогноста и Алексея. Феогност упомянул только Великую Ворону, а Алексей – и ее, и Хопер. Обе грамоты – это не только послания к верующим, но и юридические документы, определяющие спорную границу между епархиями, поэтому случайные пропуски слов в них маловероятны. Если не принимать разобранную выше версию П. Н. Черменского насчет изменения названий рек, то создается впечатление, что в 1330 – 1340-х гг. спорным был участок границы между обеими епархиями только по Вороне. Видимо, где-то там находились и «города» – не обязательно города в социально-экономическом смысле, хотя и они не исключены, но обязательно крепости, хотя бы небольшие (по средневековой русской терминологии, город – поселение непременно укрепленное). По-видимому, города образовывали укрепленную линию для защиты от восточных соседей, живших к востоку от Вороны, в верховьях Хопра. Неизвестно, кто там жил в то время, но если на это население распространялась церковная юрисдикция Сарайской епархии, а Рязанская епархия на него не претендовала, то можно подозревать, что по крайней мере какую-то его часть составляли православные христиане, правда, неизвестно, славянского ли происхождения.

В 1350-х гг., по грамоте митрополита Алексея, спорной стала и более юго-восточная часть границы Червленого Яра по нижнему течению Хопра. Это могло быть вызвано и расширением червлено-ярской территории вниз по Хопру до самого Дона, и появлением православно-христианского населения по ту сторону Хопра. Но в том и в другом случае упоминание о «караулах» на этом участке границы – очевидно, тоже каких-то оборонительных пунктах, хотя, вероятно, не столь капитальных, как города, – можно понять в том смысле, что за истекшие 10 лет оборонительная система Червленого Яра была переориентирована с востока на юго-восток и теперь направлена уже не против каких-то неизвестных восточных соседей, а прямо против центра Золотой Орды.

В связи с этим обратим внимание и на другое различие между грамотами митрополитов. Среди адресатов грамот, перечисленных в обращениях, у Феогноста на первом месте стоят баскаки. А Алексей обращается в первую очередь уже не к баскакам, а ко «всем крестьяном» (христианам), которых Феогност упоминал лишь последними, баскаки же остались на четвертом месте после «всех христиан», попов и дьяконов. Имеем основания думать, что оба нюанса – переориентация обороны района и изменение формы обращения к его жителям – отнюдь не случайны и хорошо согласуются как между собой, так и с общей политической ситуацией в регионе и во всей Восточной Европе.

В 1340-х гг. ханы были еще сильны, баскаки стояли на страже их интересов и, в частности, могли допустить возведение укрепленных линий против кого угодно, только не против центра своего государства. Но в 1356 г., в год окончания тяжбы между епископами и удаления Афанасия из Сарая, был убит последний сильный хан Джанибек, после чего в Орде надолго воцарилась, по выражению русских летописей, «замятня» – затяжная ханская междоусобица с почти ежегодными дворцовыми переворотами. Сарай стал главным очагом нестабильности в государстве. Оттуда после каждого переворота бежали войска потерпевших поражение претендентов на престол, преследуемые войсками победителей. Все счеты между теми и другими сводились на спинах трудового населения ближайшей периферии, будь то татары или русские, скотоводы, земледельцы или ремесленники, оседлые или неоседлые.

Показательно, что в первые годы этой «замятни» русские князья не попытались ею воспользоваться и освободиться от «ига». Видимо, с одной стороны, князья оказались к этому не готовы после целого столетия очень твердой ханской власти, а с другой стороны, эта власть воспринималась всем населением не только как иго, но и как фактор порядка, сдерживавший феодальную анархию – ту самую, которая и до ига уже существовала и осознавалась как величайшее зло, и во время ига все время прорывалась то тут, то там. Лишь значительно позже великий князь Дмитрий Иванович наконец воспользовался «замятней» и отказался платить дань со всеми известными последствиями этого (Куликовская битва и проч.). Но это уже другая эпоха, о которой мы пока не говорим. Сейчас нас интересуют годы непосредственно после начала «замятни».

Для нас важно, что именно в эти годы еще никто не собирался свергать баскаков или отказываться им платить. Но от баскаков определенно ожидали и требовали, чтобы они охраняли порядок и, в частности, не мешали, а может быть, и прямо помогали местному населению организовывать самооборону против вышедших из-под контроля и готовых грабить кого угодно войск непомерно размножившихся и измельчавших огланов (царевичей) из чингизовой династии. И баскаки, чтобы усидеть на своих местах, могли и должны были действовать только так. Но сами баскаки располагали лишь небольшими татарскими гарнизонами, достаточными для сбора дани с безоружного населения, но не для серьезных военных действий. Поэтому самооборона неизбежно должна была оказываться в руках местных выборных общинных властей, которые благодаря этому усиливались и отодвигали на второй план баскаков. Вот что кроется за перемещением слова «баскаки» с первого места на четвертое, а слов «все христиане» с последнего места на первое.

Нам могут возразить, что указанная ситуация сложилась после 1356 г., а грамоту Алексея мы датируем 1355 г. Это верно, но такие политические кризисы, как убийство Джанибека и начало «замятни», не разражаются внезапно и неожиданно, они долго назревают. А такие опытные и дальновидные политики, как митрополит Алексей, обычно предвидят эти кризисы, готовятся к ним, а при случае и направляют их по нужному им руслу. В данном случае причины кризиса были заранее известны. Помимо того что Алексей получал через свою легальную и нелегальную агентуру точную информацию о внутренних коллизиях в Сарае, он еще и лично бывал там в последние годы перед началом «замятни». За эти годы он дважды ездил в Константинополь, а ездили туда в то время обычно через Сарай. Более того, он был в наилучших отношениях с членами ханской семьи, в год начала «замятни» ездил в Сарай лечить ханшу Тайдулу, вдову Узбека и мать Джанибека, и присутствовал при начале «замятни». По одним летописям, он едва успел сбежа